Почему поэма 12 является эпиграфом столетия. Тема революции в поэме А.А. Блока "Двенадцать". Обсуждение вопросов
// Знамя. – 1991. – № 11. – с. 219.
ЭПИГРАФ СТОЛЕТИЯ
В искусстве существуют произведения, таящие в себе пророческий смысл, становящийся, как и смысл любого пророчества, ясным только тогда, когда все или почти все уже в прошлом. А до этого срока текст произведения - словно тест, и каждое поколение толкователей проходит, в сущности, испытание, рассказывая нам не столько о произведении, сколько о себе и своей эпохе.
Одно из таких пророческих творений появилось семьдесят три года назад как порождение великого исторического катаклизма и наиболее полное воплощение эстетики века - с присущим ей тяготением к документальности, факту и - одновременно - сверхобобщениям. Если бы векам, точно книгам, можно было бы предпосылать эпиграфы, то XX веку с его трагизмом и диссонансами лучше всего подошло бы именно это. Во всяком случае - нашему, русскому XX веку.
Речь идет о поэме Александра Блока «Двенадцать».
^
САТИРА ИЛИ ГИМН?
«Эту поэму толковали по-всякому и будут толковать еще тысячу раз, и всегда неверно»,- предрек в книге «Александр Блок как человек и поэт» К. Чуковский.
Одна из первых трактовок, принадлежащая кругу Гиппиус - Мережковского: варварское разрушение поэзии и культуры, шарж на Христа, возглавляющего шайку грабителей и убийц. По мнению В. Короленко, «Христос говорит о большевистских симпатиях автора». Наконец, большевик Н. Осинский воспринимает «Двенадцать» как «интеллигентский гимн Октябрьской революции».
И противоположная трактовка, принадлежащая Горькому: «...самая злая сатира на все, что происходило в те дни».
«Сатира? - спросил Блок и задумался.- Неужели сатира? Едва ли. Я думаю, что нет. Я не знаю».
«Поэт,- продолжал Чуковский,- чувствовал, что написанное им есть высшая правда, не зависящая от его желаний... Написав «Двенадцать», он все эти три с половиной года (до своей смерти.- Авт. ) старался уяснить себе, что же у него написалось...» Так, словно он не творец, реализовавший свой замысел, а экспериментатор, введший в некий компьютер данные и исследовательскую программу и получивший неожиданный результат, смысл которого ему самому непонятен.
Уже поэтому, кстати, бесполезно пытаться искать ключ к «Двенадцати» в публицистике Блока, философии Владимира Соловьева и Ницше и т. д.; подобный подход поможет объяснить: «как написалось», во лишь помешает понять главное: «что?» Это не парадокс. Циолковский пришел к идее ракетоплавания, решая прикладную задачу, заданную великой и безумной идеей Федорова - воскресить все поколения предков в их земной плоти: ежели воскресить, то где поселить? Ньютон открыл законы небесной механики, преследуя не менее иррациональную цель: доказать правоту пророчества, для чего надо было установить точные даты упоминающихся в пророчествах небесных знамений,- синхронизировать календари. Но ни мистика Федорова, ни ветхозаветные прорицания не помогут нам разобраться ни в основах космонавтики, ни в конкретных законах движения небесных светил.
Шло время. Перепалки двадцатых заглохли на пересылках тридцатых, сменились громогласным единонемыслием победившего разум социализма. Поэму канонизировали, согласовав ее трактовку с требуемым ответом с помощью нехитрого лжесиллогизма. Революция - величайшее событие новейшей истории? Да. Блок принял революцию? Принял («встретил ее,- цитируем опять же Чуковского,- с какой-то религиозной радостью, как праздник духовного преображения России... «А я у каждого красногвардейца вижу ангельские крылья за плечами»). Следовательно, «Двенадцать» - вдохновенный гимн революции, пусть и не свободный еще от рудиментов старорежимной христианской символики. «Ее (революции) звучание,- писал С. Наровчатов в статье, появившейся в сравнительно недавнее время,- наполняет бессмертные строки «Двенадцати». Чеканный шаг революционного патруля, воспетого гениальным поэтом, надолго определил ритм советской поэзии:
- Шаг держи революционный!
Близок враг неугомонный!..
Читаешь подобное - десятки, сотни страниц - и думаешь: неужели А. Блок написал в дневнике «Сегодня я гений», достигнув лозунговых высот А. Безыменского или вовсе безымянных текстовиков агитпропа?!
Однако утверждения про воспетый революционный патруль досадно не увязывались с реальностями текста: «Уж я ножичком полосну, полосну...» «Самая злая сатира» на революцию - такая трактовка казалась куда лучше аргументированной. Ну, а где неувязки, противоречия - тут как тут возникает и «диалектика» (в средневековье «диалектикой» называлось искусство словесного разрешения антиномий в Священном писании или между писанием и решениями Святейших Соборов.- Авт. ): «Музыка» звучит в героике «державного шага»,- пишет исследователь,- в той «демократии, которая приходит опоясанная бурей», по любимому Блоком выражению Карлейля, «музыка» пронизывает новую этику (этику «человека-артиста», прекрасного человека будущего),- этику массовую, муки рождения которой так ярко описаны в «Двенадцати» (особенно в истории Петрухи, трагического убийства Катьки и последующего приобщения героя «коллективной морали» борьбы за новый мир». (3. Минц . «Блок и русский символизм». // Новые материалы и исследования. Книга первая. – М., 1980).
Для полноты контекста или, лучше сказать, системы координат, с которой нам придется соотносить свои рассуждения, не хватает еще несколько толкований - и давних, писавшихся как бы уже в сумерках надвигавшейся эры, и недавних, написанных еще в сумерках,- порой утонченно интеллектуалистских, отличающихся глубиной авторской эрудиции. Они понадобятся нам позже. Но сразу скажем о странной мысли, неотвязно преследовавшей нас, когда мы штудировали исследования поэмы: как много все-таки надо знать, чтобы суметь не увидеть того, что написано просто черным по белому. Во всех смыслах - черным по белому...
^
ДОКУМЕНТ И СИМВОЛ
«Черный вечер
Белый снег.
Ветер, ветер!
……………..
От здания к зданию
Протянут канат.
На канате - плакат:
«Вся власть Учредительному Собранию!»
Это не поэтическое описание мира и не лирическое самовыражение. Это документальная фиксация наблюдаемого. (Строго аналогичные кадры - по сообщению историка кино В. Листова - сохранила и кинохроника.)
Конечно, запись выполнена стихами, но сама стихотворная речь снижена до стиля раешника, небрежно, словно случайно срифмовавшихся описаний и голосов улицы, пародийного цитирования то частушки, то городского романса: документальна, фотографична сама фактура стиха.
Поэма едва ли не наполовину словно бы вообще не написана, а смонтирована из реалий времени: обрывков лозунгов и мелодий, подслушанных реплик, фотографически достоверных сцен. И это не случайность. Искусство встретилось с неэстетизируемыми явлениями, художественное изображение которых невозможно, бесцельно (эстетическое претворение не обостряет, а лишь притупляет их восприятие), а иногда и кощунственно. Наиболее адекватным способом введения таких объектов в культуру оказывается документ: язык онемения, выразитель невыразимого - того, что для искусства традиционного - «слишком» (слишком страшно, слишком невероятно, фантасмагорично, или наоборот: слишком смешно, слишком сентиментально); поэтому методом деятельности художника становится не живописание, а фиксация и выявление образного потенциала факта.
Империя рухнула. Блок перебирает обломки, пытаясь ремарками, ритмом, немыми догадками монтажных сопоставлений, пралогикой случайных созвучий найти тайный смысл в безумном хаосе. Лишь антилогика катаклизма, разрушающего культуру вообще, и абсолютный нигилизм документа позволяют монтировать:
«Пес - Христос».
«Мировой пожар в крови -
Господи, благослови!»
(О внутренней связи поэмы «Двенадцать» с кинематографом писал Ю. Лотман.)
Вспомним «кадр»: плакат «Вся власть Учредительному Собранию!». Ветер плакат «рвет, мнет и носит» и «слова доносит» («носит - доносит» безусловно не рифма, а монтажная склейка). И далее - несколько подслушанных строк, так же склеенных созвучием окончаний, но отнюдь не являющихся поэтической речью:
И у нас было собрание...
Вот в этом здании...
Обсудили -
Постановили:
На время - десять, на ночь - двадцать пять...
И меньше - ни с кого не брать...
Пойдем спать...
И из двух «документальных кадров» рождается художественно-философский образ, исполненный злой иронии и сарказма: убийственной силы реплика из января восемнадцатого в конец восьмидесятых годов, с их всеобщей политизацией и бурлением либеральных дискуссий о демократии в люмпенизированной стране.
Еще более интересной особенностью «Двенадцати» является то, что поэт ведет себя не просто как документалист, но и как «включенный наблюдатель» - хроникер, репортер, резко ограничивая себя в возможностях отбора документального материала, в возможностях типизации. Документалист мог выбрать объектом своего наблюдения не обязательно полууголовников, люмпенов, а из всех деяний красногвардейского патруля - эпизоды, более или менее «характерные», т. е. соответствующие определению революционных.
Однако поэт делает как бы случайный, свидетельски непроизвольный выбор, показывая «нетипичных» красногвардейцев («В зубах - цыгарка, примят картуз...» И реплика-титр: «На спину б надо бубновый туз!»). Конечно, эта «случайность» далеко не случайна; она - проявление и ипостась хаоса, из которого и должна родиться новая мировая гармония. Исключительно негативный объект выбран принципиально - чтобы не оставалось уже никаких исключений, позволяющих усомниться в искренности поэта, видевшего у каждого красногвардейца ангельские крылья за плечами: это их, крыльев ангельских, антитеза - бубновый туз, который должен, видимо, превратиться в крылья за время сюжетных перипетий. Увы: автор показывает только такие действия патруля, которые тоже совершенно случайны, как если бы патрульное шествие наблюдал репортер-неудачник, поскольку решительно ничего, достойного эпитета «героического», «революцьонного», за время съемки, к сожалению, не случилось. Все революционные, героические темы и мотивы поэмы - это призывы, лозунги («Товарищ, винтовку держи, не трусь! Пальнем-ка пулей в Святую Русь...» «Революцьонный держите шаг!»), ни разу не ставшие реальностью поступков героев, больше того: являющиеся контрапунктом поступков.
Поэма - почти до финала - как лента «потока жизни». Идет по темному городу полупатруль-полубанда, готовится к страшной встрече с близким, лютым, неугомонным врагом, но кто этот враг - неясно. «Святая Русь»? Но это метафора. Буржуй? Но он - зримый - стоит неподвижно на перекрестке, не проявляя никакой агрессивности, скорей обреченно. Где же, в таком случае, враг? Старый мир? - так считает подавляющее большинство исследователей: старый мир, символизированный в поэме псом. Но пес - «безродный», «голодный», «холодный», «паршивый», «поджавший хвост», хоть и скалит по-волчьи зубы,- явно не тот лютый незримый враг, который держит героев в напряженном ожидании встречи. «Отвяжись ты, шелудивый»... Не отвяжется. Так и будет ковылять за Двенадцатью, но не как преследователь и враг,- с собачьей преданностью раба.
Единственное реальное событие, точнее - эксцесс, на протяжении одиннадцати из двенадцати глав поэмы - полуслучайное убийство проститутки Катьки, прежде гулявшей с Петькой, а затем изменившей ему с солдатом Ванькой.
Убивает Катьку шальной пулей Петька: так считает он сам, «бедным убийцей» называет его и автор. Но поразительно свойство документальной фиксации: она запечатлевает такое, чего мог не увидеть субъективный свидетель, даже сам хроникер. Внимательное изучение эпизода показывает: выстрелов было несколько; не исключено, что убийцей оказался именно Петька, но виновником убийства - инициатором разбойного нападения и расправы - несомненно кто-то незримый, командовавший и Петькой, и другими. Судите сами:
Опять навстречу несется вскачь,
Летит, вопит, орет лихач...
Стой, стой! Андрюха, помогай!
Петруха, сзаду забегай!..
Трах-тарарах-тах-тах-тах-тах!..
Исследователи склонны приписывать убийству Катьки некий мистический смысл (у одних Катька - душа буйной воли Двенадцати, у других - воплощение старой, грешной, разгульной Руси, у третьих - последняя Прекрасная Дама Блока), во всяком случае, все дружно считают сцену убийства кульминацией трагедии и началом духовного возрождения Петьки, но подтверждения этим трактовкам в тексте поэмы нет.
И Петруха замедляет
Торопливые шаги...
Он головку вскидавает,
Он опять повеселел...
Позабавиться не грех!
Запирайте етажи,
Нынче будут грабежи!
И все: вся любовь, все «духовное возрождение», все «низверженье старых святынь» - никаких других событий до финальной главы поэмы не происходит. По-прежнему: «...И идут без имени святого все двенадцать - вдаль (выделено нами.- Авт. ). Ко всему готовы, ничего не жаль...» По-прежнему: «Их винтовочки стальные На незримого врага... В переулочки глухие, Где одна пылит пурга...»
Но нечто - поначалу незаметно - меняется. Ритм. В поэме - при всем разноголосье и разностопье - два типа ритмов. Первый - частушечный, разудалый, вольный, а то и вовсе растворяющийся в хаосе. Второй - строгий, чеканный, дисциплинирующий, мобилизующий ритм. Он возникает всегда внезапно, порождая некий кощунственный диссонанс,- внезапно, но никогда не случайно, всегда в моменты наибольшего внутреннего разлада, растерянности, деморализованности героев.
Свобода, свобода,
Эх, эх, без креста!
Катька с Ванькой занята -
Чем, чем занята?..
Тра-та-та!
А через короткую - всего в две строки - «перебивку»;
Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!
Во второй раз тот же ритм возникает в сцене убийства Катьки:
Что, Катька, рада? - Ни гу-гу…
Лежи ты, падаль, на снегу!..
И уже вовсе без перехода, кинематографической «чистой склейкой:
Революцьонный держите шаг!
Наконец, в третий раз, кто-то напоминает Петьке, совершившему некую идеологическую оплошность, о которой мы еще скажем:
Али руки не в крови?..
И звучит уже не призыв, а приказ:
Шаг держи революцьонный!
В следующей, одиннадцатой главе этот внешний, дисциплинарный маршевый ритм, вытесняя шалые ритмы вольницы, становится внутренним, собственным ритмом строя Двенадцати:
В очи бьется
Красный флаг.
Раздается
Мерный шаг.
(Двенадцатая глава начинается строкой, подтверждающей окончательность этого строевого ритма: «Вдаль идут державным шагом...» В финале строка повторяется, только звонкое «вдаль», в котором еще не отзвучала удаль разгульной вольницы, заменяется жестким, непререкаемым «так»: «Так идут державным шагом»).
Какофония окончательно трансформировалась в маршевый ритм. Это - итог, осознав который Блок «расфокусирует» изображение, превращая столь типичным киноприемом репортажный «лоток жизни» в образ исторического державного шествия под аккомпанемент «Варшавянки»:
И вьюга пылит им в очи
Дни и ночи
Напролет...
Вперед, вперед,
Рабочий народ!
Словом, если бы поэма состояла из одиннадцати, а не двенадцати глав, то в какой-то степени были бы правы критики, видевшие в поэме нечто вроде поэтической версии «Железного потока» Серафимовича.
Но, пожалуй, ближе к истине в этом случае все же Горький: «самая злая сатира на происходившее в те дни». Ведь превращение полууголовной вольницы в новый державный строй совершается не путем возвышения, очищения в борьбе с реальным врагом, отвержения и сокрушения старых святынь, а за счет спайки общими преступлениями, кровью невинных жертв, за счет дегуманизации и утраты собственной воли. Правда, и прочитав поэму как сатиру, памфлет, нельзя было бы отказать поэту-символисту... в марксизме, не увидеть сходства его «сатиры» со знаменитым памфлетом Маркса «Восемнадцатое брюмера Луи-Бонапарта», в котором показана та же логика связи между люмпенизацией, страшным разгулом черни и становлением деспотического державного строя; и это уже реальная диалектика, а не «диалектика» средневековых скрипториев (так назывались тогда дома творчества.- Авт. ).
Интересно? Наверное. Но ни замечательная документально-художественная иллюстрация социологического закона, известного уже древним грекам (различавшим демос - оплот свободы и охлос, чернь - власть которой есть деспотия), ни даже самостоятельное открытие подобной закономерности путем художественного исследования хаоса - гармонией, стихии - стихом,- еще не основание заключить «сегодня я гений», до самой смерти потом мучительно размышляя, что это у него написалось?..
^ ЯВЛЕНИЕ ХРИСТА
Гениальной поэму делает двенадцатая глава, ведущая к переосмыслению одиннадцати предшествующих «документальных» глав, выявляющая в не столь уж и ярком на первый взгляд потоке фактов «глубины, которых не найти у Шекспира» (так писал об образной силе факта Ф. Достоевский). Все помнят финал главы, завершающийся строкой: «Впереди - Исус Христос».
Н. Гумилев утверждал, что финал искусственно приклеен к поэме, что это - чисто литературный аттракцион. В. Маяковский ерничал: «Впереди - Абрам Эфрос» (или «Луначарский - наркомпрос»), подчеркивая умозрительность, неорганичность финала. Затем спаянный хор исследователей доказывал, что «Христос» - не более чем попытка, за неимением лучшего символа, благословить Двенадцать, а заодно ответить старухе, причитавшей: «Ох, Матушка-Заступница! Ох, большевики загонят в гроб!», и писателю-витии, вещавшему: «Предатели! Погибла Россия!»
В наше время С. Ломинадзе возвращается к идее неорганичности финала поэмы, но уже во всеоружии тонких методов анализа художественного текста, т. е. на новом витке спирали. Блок, как сначала вполне справедливо пишет исследователь, хотел показать рождение «музыки, из хаоса», высокого и прекрасного из низкого, безобразного. Но слишком уж безоглядно реализуя идею неизбежного появления «крыльев» над «бубновым тузом», идею прославления революции «несмотря ни на что», а потому с отчаянной смелостью множа, усугубляя, акцентируя диссонансы, Блок - по мнению С. Ломинадзе - оказывается в плену иронии, сначала не замечает ее, а затем - рад бы в рай, да грехи Двенадцати не пускают - уже не может претворить диссонансы в гармонию, преобразить иронию в пафос. Поэтому - тщетно пытается покрыть грех поэмы Христом - безапелляционным стереотипом, подменяющим художественное разрешение непреодоленного диссонанса.
Мы упрощаем и огрубляем мысль исследователя, но ничуть не утрируем: ...«Величавого рева» в «диссонансах» не прозвучало, и Блок бросил на чашу весов «Исуса Христа» как наиболее абсолютный, если так можно выразиться, из всех мыслимых в ту пору символов торжества и исторической правоты «носителей новой музыки».
Но Христос не прилеплен к поэме как некий умозрительный символ, он изначально присутствует в ней - от первого ее слова (апостольского числа героев поэмы) и до последнего. Христос и есть тот неугомонный враг героев поэмы, который незримо сопровождает их почти до самого конца и за которым они в то же время «охотятся». (Удивительно, что это сумел заметить в девятнадцатом году М. Волошин, но затем в течение почти полувека в упор не видели авторы капитальных томов.)
Вот доказательства. Христос в финале «за вьюгой невидим» - так же, как и тот «незримый враг» в одиннадцатой главе, который прячется за сугробами и в глухих переулках, «где одна пылит пурга», ослепляющая затем героев. Христос в конце поэмы идет «посхупью надвьюжной» - а кто еще может ходить «беглым шагом» по сугробам таким, что «не утянешь сапога»? Далее - в поэме, в десятой главе, есть строки, которые многократно цитировались как образ разыгравшейся вьюги:
Снег воронкой завился,
Снег столбушкой поднялся...
После этих строк Петька, будто увидев некое знамение, восклицает: «Ох, пурга какая, Спасе!» - и тут же получает суровую отповедь: «Петька! Эй, не завирайся!», завершающуюся упоминанием крови на руках и приказом держать шаг. А если внимательно вглядеться в «воронки» и «столбушки», то в них невольно видится буква X, нижняя часть которой скрыта от глаз, заметена снегом, и буква I; пурга как бы вычерчивает инициалы святого имени. Но в «оборотническом», зеркально перевернутом виде.
И последнее. В конце поэмы о Христе говорится, что он «от пули невредим» и что идет он «с кровавым флагом», Следовательно, в него стреляли, и все это, повторим, написано черным по белому - все черным по белому, кроме красного флага, который «бился в очи» героям, а затем, когда очи им запылила вьюга, исчез из виду и оказался в руках у Незримого, по которому Двенадцать открывают огонь. Читаем:
Вдаль идут державным шагом...
Кто еще там? Выходи!
Это - ветер с красным флагом
Разыгрался впереди...
………………………………….
Кто там машет красным флагом?
Приглядись-ка, эка тьма!
Кто там ходит беглым шагом,
Хоронясь за все дома?
Все равно тебя добуду,
Лучше сдайся мне живьем!
Эй, товарищ, будет худо,
Выходи, стрелять начнем!
Трах-тах-тах!..
Словом, финал не «приклеен» к поэме искусственно и Христос не «брошен на чашу весов» в качестве спасителя зашедшего в тупик сочинителя; явление Христа - обнажение замысла гениальной поэмы, дешифровка лежащей в ее основе художественно-философской гипотезы.
Эта гипотеза заключается в том, что в революции поэт предполагает не просто социальный переворот, а начало «царствия божьего на земле» - хилиастическое пришествие в мир Христа, в Двенадцати - его новых апостолов (упоминание в почти безымянной поэме помимо Петра лишь Андрея - далеко не самого распространенного крестьянского имени - тоже очень знаменательный факт, причем в сцене убийства Катьки на помощь Некто первым зовет «Андрюху») (Едва ли не первым распознал «оборотнических» апостолов в героях Блока безымянный петроградский священник, тезисы доклада которого опубликовал в своем журнале «Путь» Н. Бердяев (Париж, 1931. № 26): «Пародийный характер поэмы непосредственно очевиден: тут борьба с церковью, символизируемой числом - 12. Двенадцать красногвардейцев, предводителем коих становился «Исус Христос», пародируют апостолов даже именами: Ванька - «ученика, его-же любяще», Андрюха - первозванного и Петруха - первоверховного». Недавно «Литературная учеба» перепечатала этот текст и послесловие Н. Бердяева к нему; была сделана попытка установить имя священника, и высказано предположение, что основной текст мог быть черновиком П. Флоренского с дополнениями, сделанными другим лицом (См.: Литературная учеба. – 1990. – № 6). Поэтому поэт и избрал столь «нетипичный» объект наблюдения, избрал по логике: «последние станут первыми»,- что сразу лишает смысла обвинения в «очернительстве», сатире на революцию.
Но если Христос - незримый Тринадцатый ведомого им отряда, если именно Он - его знаменосец, то почему в поэме то и дело звучит: «без креста», «без имени святого», почему речь, постоянно идет о таком «лютом, неугомонном враге», близость которого всего острей ощущается как раз в моменты «греха», преступления, крайней деморализации? - «Лежи ты, падаль, на снегу!» и без перехода, вплотную: «Революцьонный держите шаг! Неугомонный не дремлет враг!» (В контексте хилиастической гипотезы Блока последняя фраза явно обретает второй, не «социологический», а сакральный смысл (Это заметил Б. Гаспаров )). Почему, наконец, апостолы стреляют в знаменосца-Христа?
Совсем недавно на этот вопрос попыталась ответить Т. Глушкова, вооружившись популярными ныне лозунгами «национал-патриотизма». Позаимствовав кое-что у М. Волошина (без ссылок - об этом писал Б. Сарнов), а также у Б. Гаспарова, она дала весьма оригинальную трактовку конфликта Двенадцати с Христом: Двенадцать - это великие, святые безбожники, идущие «державным шагом», а Христос - «кукла», «фигурка», «рвущаяся к вожачеству», забегающая вперед Двенадцати. Но он враждебен им, чужд русскому сознанию, «неприемлем в России»; это «не тот, не русский бог», поэтому в него палят. В общем, почти по Невзорову: «наши» стреляют в «не нашего». С этим, конечно, не поспоришь.
Между тем то, что «написалось» у Блока, на наш взгляд, не нуждается в мистических толкованиях, тут все предельно логично. Но чтобы постичь эту логику, этот глубинный и сокровенный смысл поэмы, нам придется сделать краткое отступление в область философской антропологии.
^ «СВОБОДА БЕЗ КРЕСТА»
В религии, в традиционной культуре самых разных народов существует странный обряд («таинство») сакрального преступления: поедание священного жертвенного животного, предававшегося огню и «возносившегося». Его обратным знаком является христианская евхаристия, т. е. причастие, «вкушение Тела Богова». Обратным - потому что причастие дарует духовное и телесное очищение, просветление человека. В древних же языческих культурах обряд убийства священного животного (некогда - животного-«предка», тотема) сопровождался оргиями, отменой большинства культурных запретов, табу. Такая мистерия (ее отголоски М. Бахтин находит и в карнавале) была величайшим праздником; люди предавались смертным грехам - и в то же время испытывали неизъяснимое наслаждение «...у бездны мрачной на краю».
Почему? Ответ на этот вопрос - в «таинстве» самого происхождения человека. Гердер называл человека «вольноотпущенником природы». В мифе эта «вольноотпущенность» трактуется как изгнание перволюдей из рая, в науке - как первоначальное отчуждение: утрата прачеловеком инстинктивного, бессознательного единства с природой и вынужденный переход к жизни по искусственной программе, по образу и подобию - первоначально - животных-«тотемов», в симбиозе с которыми жили люди.
Человек ощущал свою «изгнанность» из природного универсума как свободу-отверженность, как тяготеющее над ним проклятье. Но стремясь восстановить нарушенное единство с природой, вернуться в «рай», человек в реальности все более от нее удалялся,- «удваивая» природу, развивая и усложняя систему искусственных условий и регуляторов бытия - культуру: достижение все большей свободы увеличивало и отчуждение.
Поэтому в кризисные моменты развития люди осознавали культуру как его- отчужденья, «проклятья» - причину; стремясь вернуть себе утраченный рай, преодолеть отчуждение, человек святотатствовал, сознательно или в истерическом опьянении преступал самые страшные табу, «возвращаясь в рай», «достигая Бога» не путем святости, а путем греха, не путем подвига, творчества, созидания, а путем преступления, разрушения, расчеловечивания.
Это состояние «свободы без креста» философ и антрополог Тэрнер называет бесструктурной общностью или «состоянием коммунитас»; снятием, культурным претворением «коммунитас» и являются упомянутые выше обряды, мистерии. В религиозных движениях мистического толка идея «коммунитас» породила различные разновидности хилиазма - учения о земном и скором «царствии божьем». Однако хилиастичеекий рай - это состояние, не имеющее позитивного воплощения; «коммунитас» существует лишь в негативной форме, т. е. лишь как процесс разрушения, расчеловечивания - греха. Неизбежным результатом этого разрушительного процесса оказывается сокращение пространства свободы и стабилизация, структурирование общества на более низком, следовательно, более рабском уровне. Тэрнер предупреждал: «Преувеличение коммунитас в определенных религиозных или политических движениях уравнительного типа может вскоре смениться деспотизмом, сверхбюрократизацией или другими видами структурного ужесточения... люди... начинают требовать чьей-либо абсолютной власти - будь то со стороны религиозной догмы, боговдохновенного вождя или диктатора...»
Блок не знал этих механизмов социогенеза. Но многое в его полумистических представлениях перекликается с хнлиастическими учениями, к которым он проявлял интерес (в частности, к утопическим ожиданиям «града божьего» русскими сектантами, о чем писали исследователи). Знаменательно, что и революцию Блок понимает не как момент разрушения старого и зарождения нового социального строя, не как преодоление отчуждения трудящихся от средств производства и т. д., а как преодоление отчуждения, «изгнанности» человека вообще - вплоть до первоначального отчуждения от природы-«бога» («Один из основных мотивов всякой революции - мотив возвращения к природе»,- пишет он в «Крушении гуманизма»).
Философ Федор Степун в статье «Историософское и политическое миросозерцание Александра Блока» соотносит блоковскую философию разрушения с именем Бакунина, с «бакунинским прославлением библейского дьявола, этого извечного бунтаря и безбожника, начавшего великое дело освобождения человека от невыносимого рабства у Бога». Происходящее в послеоктябрьские дни Блок мыслит некоей тотальной мистерией: достижением рая, но не через святость, а через грех.
Логично, что в подобной коллизии становление «царства божьего на земле» должно выглядеть страшной, кровавой оргией, Христос - стать своим антиподом - Антихристом, а Двенадцать - апостолами Антихриста, Сатаны. («Что делать, если Христос... является и Антихристом...» - обронил, размышляя о «Двенадцати», К. Чуковский.) Понятно, что лишь к такому «богу» можно обратиться за благословением мирового пожара в крови, что, следуя за ним, ножиком полоснуть - не грех, ограбить, зарезать из ревности, выпить кровушку и т. п.- не грех, но произнести «Спасе» - предательство, тотчас получающее отпор.
Двенадцать апостолов Антихриста - действительно лютого, неугомонного врага человеческого (склонного, как известно, к оборотничеству), который и ведет их, и постоянно страшит,- разрушают традиционный «божий мир», хотя, как справедливо пишут исследователи, не разрушение является их конечной целью. Но и не созидание нового мира в реальном смысле. То, что вершат Двенадцать,- не очистительная работа, не расчистка площадки для созидания: всего только смертный грех. Однако Блок ожидает, что, достигнув путем греха, через преступление - бога - ив этом смысле «разрушив до основания» старый мир, Двенадцать не просто поднимутся по социальной лестнице из низов в верхи, а преобразятся, превратятся в некое новое человечество, в богочеловечество, говоря словами русских религиозных философов. (Поразительно, но этой мистике Блока вполне соответствовали и марксистские ожидания чуда революционного преображения жизни в некий аналог хилиастического царства божьего: безгосударственности, всеобщего братства, равенства и свободы.)
Такова исследовательская художественно-философская гипотеза Блока. Не рассудочная концепция, которую поэт иллюстрирует, а гипотеза, подвергающаяся экспериментальной проверке реальностью - документальным рядом поэмы.
Но выстроенный с беспощадной правдивостью документальный ряд опровергает хилиастическую гипотезу символиста. Из диссонансов рождается не симфония нового мироздания, а монотонный маршевый ритм, из хаоса - не богочеловечество, а новый державный строй.
Утопия терпит крах; и в момент, когда диссонансы вольницы подавляются маршевым ритмом строя, происходят два финальных события, окончательно раскрывающие смысл музыкальной темы. Пес, обнаружив завидное социологическое чутье, оставляет старого хозяина жизни и увязывается за новыми. И в ту же минуту оборотнический Христос-Антихрист покидает героев (ибо, если перевести это на язык науки, «коммунитас» не имеет позитивного воплощения и существует либо как процесс отрицания, либо как идеал). А где-то на грани реального и «потустороннего», идеального мира возникает подлинный Христос, становясь тем «товарищем»-призраком с красным флагом, по которому открывают огонь Двенадцать:
Трах-тах-тах! - И только эхо
Откликается в домах...
Только вьюга долгим смехом
Заливается в снегах -
сатанинским, как не раз писали наделенные хорошим слухом исследователи, и в то же время сардоническим смехом-рыданьем, в котором и находят свое трагедийное разрешение музыкальные диссонансы поэмы.
Финал поэмы - ее скрытая тринадцатая глава, в которой появляется незримый Тринадцатый,- абсолютно беззвучен. Подобный прием катарсической немоты финала стократно будет затем использован, доведен до штампа кинематографистами. Но у Блока это пророческое онемение человека, узнавшего трагическую правду грядущего (и ставшее после поэмы странной и мучительной «глухотой» последних лет жизни Блока. «Все звуки прекратились. Разве вы не слышите, что никаких звуков нет?» «Однажды,- вспоминает К. Чуковский,- он написал мне письмо об этом беззвучии»).
В беззвучном финале поэмы Двенадцать идут за Христом. Хотя Христос с красным, кровавым флагом вместо креста не совсем обычен: это явно коммунистический призрак. Но в державном марше Двенадцати есть мучительный парадокс: они идут за Христом, однако не как последователи, а как преследователи его, и само это шествие за Незримым - не историческое движение, а мистическое, сакральное действо, полуистория-полумистерия.
Сегодня, когда призрак коммунизма вроде бы покидает страну, мы так и осознаем свое прошлое - как страшный сон наяву, как чудовищную мистерию, а свой путь - как аномалию естественного исторического пути. Прошлого не вернешь, да и едва ли поэтические метафоры способны влиять на судьбу народов. И все же теперь, когда достаточно ясно, в какую бездну смог заглянуть поэт, с очень горькой усмешкой читаешь некогда прозвучавший и воспроизведенный В. Шульгиным диалог о «Двенадцати».
«А вы Блока читали?» «Да». «Понимаете?» «Люблю». «А я не понимаю».
Интересно, какой бы оказалась наша история, если бы вопрошавший, а им был Ленин, смог понять поэта?
Задачи:
- Выявить жанровое своеобразие поэмы;
- Проследить за особенностями стилистической реализации стихии революции;
- Определить роль образов – символов и художественных деталей;
- Показать полемический характер поэмы: контрастное изображение двух миров, мирового пожара, революционного переустройства жизни;
- Оценить провидческий характер поэмы, понять многозначительность финала
- Осознать мироощущение Блока через его вершинное произведение - поэму «Двенадцать».
Эпиграфы:
- «Невиданные перемены, неслыханные мятежи» (А.Блок)
- «Трудное надо преодолеть, а за ним будет ясный день»
- «Бессмертная как фольклор» (О.Мандельштам о поэме «Двенадцать»)
- «Эпиграф столетия» (современные исследователи тв-ва Блока)
Оборудование:
- Портрет А,Блока;
- Компьютер, мультимедийное оборудование.
Ход урока
1. Организационный момент: Запись темы « Поэма А.Блока «Двенадцать» (январь 1918г.)
2. Слово учителя.
Поэма Блока была написана в январе 1918г. Это было страшное время: позади 4 года войны, октябрьский переворот и приход к власти большевиков, наконец, разгон Учредительного собрания, первого российского парламента.
Интеллигентами того круга, к которому принадлежал Блок, все эти события воспринимались как национальная трагедия, как гибель русской земли.
После Октября 1917 года Блок поначалу поверил в «очистительную силу революции». Груз противоречий эпохи он брал на себя и стремился воплотить их в стихах.
«Он ходил молодой, веселый, с сияющими газами, и прислушивался к «музыке революции», к тому шуму от падения старого мира, который непрерывно раздавался у него в ушах, по его собственному свидетельству», - вспоминала его тетка М.А.Бекетова.
Сознанием чрезвычайной ответственности художника перед человечеством, переживающим колоссальный всемирно – исторический сдвиг, проникнуты все выступления Блока в печати и перед различными аудиториями. Он был уверен, что на ситуацию можно положительно повлиять.
Именно в это время поэт пережил последний творческий взлет, создав в течение января 1918г. свои известные произведения: статью «Интеллигенция и революция», поэму «Двенадцать», стихотворение «Скифы».
- Какой видит Блок Россию в статье «Интеллигенция и революция?»
В статье он писал, что перед ним сейчас та Россия, « которую видели в устрашающих и пророческих снах наши великие писатели; тот Петербург, который видел Достоевский, та Россия, которую Гоголь назвал несущейся тройкой.»
«Невиданные перемены, неслыханные мятежи», - говорит Блок о времени 1917г.
(Обращение к эпиграфу 1) Эти словам стали пророческими, это мы сейчас точно знаем.
Поражало современников то, как мог певец Прекрасной Дамы создать строки о толстомордой Катьке? Как мог поэт, посвятивший такие проникновенные лирические стихи России, написать в страшные для нее дни слова: «Пальнем-ка пулей в святую Русь?» Эти вопросы были поставлены вскоре после первой публикации «Двенадцать» в газете «Знамя труда» в феврале 1918г. , а в мае поэма вышла отдельной книгой.
- Что после прочтения поэмы вам показалось интересным, что показалось непонятным, что насторожило?
- Что сам Блок пишет о «Двенадцать?»
Поэма Блока «Двенадцать» явилась итогом блоковского познания России, ее мятежной стихии, творческого потенциала. В центре внимания автора – вопросы духовного состояния мира.
Блок так хотел, чтобы «Двенадцать» прочли когда- нибудь не в его время.
Сегодня, спустя 91 год со дня написания поэмы, мы будем искать ответы на вопросы, поставленные современниками Блока и вами в тексте произведения.
Что же услышал Блок в музыке революции?
Как «Буря во всех мирах» нашла свое выражение в поэме?
Какой видится Россия
Как раскрывается проблема исторической судьбы России…
3. Анализ поэмы
-В каком литературном жанре написано произведение А.Блока? («Двенадцать» - поэма. (работа со словарем). Поэма – крупное стихотворное произведение с повествовательным сюжетом).
- Присутствует ли сюжет в поэме «Двенадцать»?
При чтении и анализе обратите внимание на жанровые особенности поэмы: сочетание лиро – эпического начала с повествовательно – драматическим сюжетом. Перед нами живые, движущиеся, озвученные картины реальности. Главы калейдоскопически сменяют друг друга, складываются в масштабную панораму.
- Чтение учителем 1 главы:
Вопросы:
- Где развертывается действие поэмы? («На всем божьем свете» на фоне разбушевавшихся природных стихий. Шумы, ритмы, голоса объятой революционным вихрем России гениально воплотились Блоком в поэме.)
- Как изображена разбушевавшаяся природная стихия? (Стихия снега уводит героев от уюта дома, от любви и страсти в мир иной – жестокий, холодный, требующий мужества.
- Каков образ ветра?(Он всевидящее, всезнающее существо, таящее в своей хаотичности источники всеведения. Он завивает, ветер хлесткий, ветер веселый и золи рад, он гуляет, свищет, рвет, мнет. Возникают сопутствующие образы снега и вьюги. Это образы – символы не только разбушевавшейся стихии, но и грядущих перемен. Кажется, все смешалось, закрутилось в вихре. Кругом хаос и беспорядок, где идет схватка добра и зла, черного (старый мир) и белого (новый мир)
- О чем свидетельствует контраст, заложенный в 1-х строках?
- Как изображен старый мир? (Старушка, символизирующая обывательское сознание. Буржуй на перекрестке, оставшийся «с носом», в «воротник упрятал нос».Писатель – вития (красноречивый оратор), говорящий вполголоса «Предатели! Погибла Россия!». Товарищ поп, нынче невеселый, он изображен как посторонний человек Барыня в каракуле, со своими спутницами. Бродяга – «Эх, бедняга», - это авторское отношение, так воспринимает события рассказчик. Грубо и жестоко обращается ветер с людьми беспомощными, сентиментальными, плаксиво растерянными. Все герои у автора вызывают презрительную усмешку, лишь к бродяге у него теплое чувство. «Подходи – поцелуемся…» Это в честь праздника революции, как в первый день Пасхи. Далее, клич голодных: Хлеба! И вопрос: «Что впереди? (о перспективах революции). Но нет ответа. «Проходи». Никто ответа не знает, во всяком случае, улица. Кругом злоба, грустная, черная, святая. Оксюморонное смешение святости и злобы указывает на дисгармонию, утрату идеала. Святая злоба навевает ощущение собственной вины, которая не дает права осуждать черную злобу и которая воспринимается как возмездие, недаром звучит: «Товарищ! Гляди в оба!». Это ни что иное как мотив бдительности, предупреждения.
Вывод: «Буря во всех мирах» нашла в этой главе сгущенное выражение.
- Самостоятельная работа в группах.
Вопрос: Обсудите в группах 2, 3, 7, 11 главы. Каков образ нового мира, представленный в облике красноармейцев?
(Гуляет ветер, порхает снег
Идут двенадцать человек.
Двенадцать героев, непохожих на окружающих, призванных исполнять некое предназначение, шагают через городскую сутолоку, где нет ничего неслучайного. Каждая глава притчеобразна. Мир предстает в состоянии конца – начала. В нем присутствуют черты и приметы Апокалипсиса.
Это образ нового мира, появляющегося из бури и сливающегося с ней.Двенадцати красногвардейцам надлежит навести порядок в стране. Но этот образ крайне противоречив, многолик. С одной стороны, эти люди в рваных пальтишко готовы жизнь отдать за неясные пока цели революции, готовы исполнить свой долг. Они идут вперед державным шагом, полные решимости раздуть мировой пожар на «всем божьем свете».
С другой стороны, это буйная вольница, даже внешне они напоминают уголовников. Они неуправляемы, подвержены непредсказуемым чувствам и поступкам. «Эх, эх, позабавиться не грех!» (7 гл.). Они идут без имени святого, «ко всему готовы»: к грабежу, убийству, насилию). Люди не под крышей дома, они несут службу, сознательно или скорее бессознательно бросились в стихию снега, ветра, тьмы. Они проходят мимо всех, кто считал себя состоятельным в прежнем мире.
- Прочитайте 4-5 главы. Вопросы:
- Находит ли в этих главах развитие сюжетная линия?
- Помогают ли образы Катьки, Ваньки узнать еще что – нибудь о красногвардейцах?
- Каков облик блоковской героини Катьки? (Образ Катьки наделен реалистическими деталями: «в кружевном белье ходила», «гетры серые носила», «шоколад Миньон жрала»).
- Прочитайте 6-7 главы. Вопросы:
- Какое событии лежит в основе 6 гл.? (Убийство Катьки, как стихийный акт, – кульминация поэмы. Преступления нет, для убийц не существует нравственных норм, их поступки неуправляемы.
- Как чувствует себя Петруха после убийства Катьки?
(Неловко, раскаивается, обращается к товарищам за помощью. Однако его раскаивание вызывает в товарищах сначала жалость, а потом злобу и ожесточение. Петруха, устыженный товарищами, ощущает неуместность своих страданий. Он действует, чтобы заглушить угрызения совести. «Он пять повеселел». Блок точно ощутил то страшное, что вошло в жизнь – полное обесценивание человеческой жизни, которое не охраняет больше никакой закон: никому даже в голову не приходит, что за убийство Катьки кому-то придется отвечать. Нравственные понятия обесценились, недаром после гибели Катьки начинается разгул, теперь все дозволено: « Запирайте етажи, нынче будут грабежи»).
- Прочитайте 8 главу. Вопрос: Какие ритмы преобладают? (Народно-песенные. Продолжается бесчинство, разгул. В один ряд поставлены « скука скучная, смертная»и желание провести «времячко», а затем – «Уж я семячки полущу, полущу! Уж я ножичком полосну…». Вот так воспринимает революционные события человек улицы, ощутивший безграничность свободы, и в то же время чувствующий враждебность окружающего, но уже побежденного мира).
- Прочитайте 9 главу. Вопрос: Что породила свобода, данная революцией? (От ощущения свершившегося справедливого переворота идет настроение бесшабашности, упоение свободой, характерное для городской голытьбы. Свобода, данная революцией, породила еще более страшный мир. Теперь людей, слившихся в кроваво-красном вихре, трудно остановить, если вообще возможно, потому что они мстят за свое прошлое всем подряд. Вот где четко прослеживается их крепкая связь со «старым миром», «пес безродный стоит… поджавши хвост»).
- Перечитайте 10 главу. Вопросы:
- Как реагирует природа на происходящее? Найдите образы-символы?
- Какой предстает Россия?
(В первых 4-х строках проявляется усиление стихии, но не она слепит. идущие двенадцать не видят вперед дальше четырех шагов. Не в состоянии удержать от темных и страшных проявлений и вера в Бога. Она тоже потеряна. Но убийство не только из-за любви, в нем проявилась и социальная стихия: разгул, разбой, бунт «голытьбы». Они не просто бунтуют, они пришли к власти. И тут возникает вопрос, как мог Блок благословить этот разбой и разгул? Многое в позиции Блока может прояснить то, что поэт, будучи всегда далеким от политики, был воспитан на традициях русской интеллигентской культуры 20 века с присущими ей идеями «народопоклонства» и ощущением вины перед народом. Поэтому разгул народной стихии, который приобретал такие уродливые черты, поэт воспринимал как возмездие. Потерявшая нравственные ориентиры, охваченная разгулом темных страстей, разгулом вседозволенности- такой предстает Россия в поэме. Но Блоку видится не только возмездие, но и погружение в ад, преисподнюю, но в этом же ее очищение. Россия должна миновать это страшное, погрузившись на самое дно, вознестись к небу).
- Прочитайте 11 главу. Вопрос: Кто герой поэмы? (Герой поэмы Блока, обозначенный сокральным числом, - это «рабочий народ», люди, которых поднял с самых низов вихрь истории. Их ведет вперед «черная злоба»- «святая злоба» к «страшному» миру. Они идут уверенны, ничем и никем не сбиваемым шагом. Они слились с кровавым вихрем революции, «ко всему готовы, ничего не жаль»).
- Перечитайте 12 главу. Вопрос:
- Мотивировано ли появление Христа в финальной строке? (Появление Христа в финальной строке никак не мотивировано предшествующим текстом. Но это единственный, но решающий знак присутствия автора. Это блоковская оценка всего происходящего. С одной стороны, - это социальное возмездие за несвободу низов. С другой стороны, - это правда духовного освобождения от унизительной власти низменно- телесного, то есть возврат к потерянной нравственности.
- Познакомьтесь и оцените высказывания об образе Христа в поэме «Двенадцать» (Приложение 1)
4. Итог урока:
- Обсуждение вопросов:
- Что же услышал Блок в музыке революции?
- Как «Буря во всех мирах» нашла свое выражение в поэме?
- Какой видится Россия
- Как раскрывается проблема исторической судьбы России…
Выводы по поэме:
Всю тяжесть исторического возмездия двенадцать берут на себя. «Они» персонажи поэмы, остаются грешниками на продуваемой ветрами земле, «он»- над ними и независим от них, над вьюгой, хаосом, над историей. Мороз, ночь, разрозненные крики, выстрелы, огни – создают картину хаоса, некоего вселенского апокалипсиса, а образ Христа, который находится над «бушующим миром» «невидим», «невредим», «россыпью жемчужной» впереди несет начало светлое, гармоничное. Идеальный образ Христа подчеркивает сопровождающий Христа белый цвет («белый венчик из роз», снег, жемчуг). Но в то же время финал поэмы содержит дерзкую, богохульную рифму в гармоничном сочетании: «роз- Христос», появляется сниженное «пес», отрицающее идеализированное представление о том, что впереди, что ждет всех после событий, перевернувших все. Но двенадцать не идут за Христом, а преследуют Христа: «Все равно тебя добуду/ Лучше сдайся мне живым/ трах-тах-тах (это выстрелы в него, что тоже символично). И, беря в руки кровавый флаг, Христос возлагает на себя грихи революции и выводит заблудших из мрака и кровопролития, но он все же выше их. Он идет не по земле, а «нежной поступью надвьюжной», но впереди (а может быть и душах, в бытовых оговорах «Господи, благослови), увлекая за собой грешных.
Именно в образе Христа Блок воплотил и свое ожидание революции, и свою веру в ее очистительную силу, и свое разочарование в ней, и обретение новой веры – веры в нравственное перерождение людей.
Блок писал: «Когда я кончил, сам удивился: почему Христос? Но чем больше я вглядывался, тем яснее видел Христа. И тогда же я записал у себя: «К сожалению, Христос». Что Христос идет перед ними – несомненно. Дело не в том, достойны ли они его, а страшно то, что опять он с ними и другого пока нет, а надо другого?
Блоку так увиделось. Он продолжает: «Я только-только констатировал факт: если вглядеться в столбы метели на этом пути, то увидишь «Иисуса Христа» (дневниковая запись от 25 февраля 1918г.)
Да, многое в поэме ошеломляюще неожиданно. Мерцающий смысл поэмы не подчиняется законам логики. Читатель испытывает резкое смешение чувств. Лексика поэмы отличается злободневностью: политический и блатной жаргон, смешение высокого и низкого. В поэме звучат интонации марша, частушки, революционной и народной песни, лозунговых призывов. И все это настолько органично смешалось в единое целое, что Блок в день завершения поэмы, 29 января 1918г., дерзнул пометить в своей записной книжке: «Сегодня я – гений».
Главной внутренней темой поэмы является вопрос о вере, совести, шаткости убеждений, русской бесшабашной склонности к греху и покаянию.
В поэме «Двенадцать» Блок заострил вопрос о духовной сущности вершителей новой истории 20 века. В центре поэмы – состояние душ. Финал поэмы подчеркивает, что вопрос о вере, объективном присутствии Бога в русской истории 20 века для автора – главный.
Вопрос: Как вы понимаете высказывание В.М.Журмунского?
Вот так высоко оценил смысловой итог поэмы один из лучших знатоков блоковского творчества В.М.Журмунский: « Погрузившись в родную ему стихию народного восстания, Блок подслушал ее песни, подсмотрел ее образы…- но не раскрыл… трагических противоречий и не дал никакого решения, не наметил никакого выхода: в этом его правдивость перед собой и своими современниками».
- Обращение к эпиграфу: « Бессмертная как фольклор». (О.Мандельштам)
Вопрос: Согласны ли вы с оценкой поэмы О.Мандельштамом?
Настоящий художник не уходит из жизни бесследно. « Мы умираем, а искусство остается,- заметил Блок на торжественном собрании, посвященном Пушкину.
Блока нет, но его богатейшее наследство с нами. Его стихи во многом трагичны, потому что трагичным было и его время. Однако, Блок утверждал, что не угрюмость суть его творчества, она в служении будущему.
В своем последнем стихотворении «Пушкинскому дому» (февраль 1921 г.) поэт снова напоминает нам об этом:
Пропуская дней гнетущих
Кратковременный обман,
Прозревали дней грядущих
Сине- розовый туман.
«Если вы любите мои стихи, преодолейте их яд, прочтите в них о будущем,»- с этими пожеланием Блок обращается к нам, своим читателям.
«Трудное надо преодолеть, а за ним будет ясный день» (А.Блок)
5. Домашнее задание : Проанализируйте финальную главу поэмы и ответьте на вопрос: «Как решается тема исторического пути России в поэме Блока. «Двенадцать».
Тема революции в поэме А.А. Блока "Двенадцать"Поэма А. Блока "Двенадцать" была написана в 1918 году. Это было страшное время: позади четыре года войны, ощущение свободы в дни Февральской революции, Октябрьский переворот и приход к власти большевиков, наконец разгон Учредительного собрания, первого российского парламента. Интеллигентами того круга, к которому относился А. Блок, все эти события воспринимались как национальная трагедия, как погибель русской земли.
На этом фоне явным контрастом прозвучала блоковская поэма, она многим его современникам показалась не только неожиданной, но даже кощунственной. Как мог певец Прекрасной Дамы создать стихи о толстомордой Кате? Как мог поэт, посвятивший такие проникновенные лирические стихи России, написать в страшные для нее дни слова: "Пальнем-ка пулей в Святую Русь?". Вопросы эти были поставлены после первой публикации поэмы "Двенадцать" в газете "Знамя труда". Сегодня, спустя более трети века, все эти вопросы встали перед нами с новой силой, поэма "Двенадцать" вызвала пристальный интерес, мы вглядываемся в нее, вглядываемся в прошлое, пытаясь понять настоящее и предугадать будущее, понять позицию поэта, продиктовавшую ему строки этого стихотворения. "Эпиграф столетия" -- так называют блоковскую поэму исследователи современности, предлагая различные варианты ее прочтения. В последние, девяностые годы толкователи порой пытаются прочесть стихотворение "от противного", доказать, что Блок в нем дал сатиру на революцию, а его Христос на самом деле Антихрист. Однако так ли это?
Прежде всего, А. Блок предупреждал, что не следует переоценивать значение политических мотивов в поэме "Двенадцать". Она имеет более широкий смысл. В центре произведения - стихия, вернее, пересечение четырех стихий: природы музыки, и стихии социальной, само действие поэмы происходит не только в Петрограде 1918 года, сколько, как пишет поэт, "на всем божьем свете". Идет разгул стихийных сил природы, а для поэта-романтика, поэта-символиста, которым был А.Блок, это символ, противостоящий самому страшному - обывательскому покою и уюту. Еще в цикле "Ямбы" (1907-1914) он писал: "Нет!Лучше сгинуть в стуже лютой! Уюта нет. Покоя нет." Поэтому и стихия природы так созвучна его душе, она передана в "Двенадцати" множеством образов: ветер, снег, вьюга и пурга. В этом разгуле стихий, сквозь вой ветра и пурги А.Блок услышал музыку революции - в своей статье "Интеллигенция и Революция" он призывал: "Всем телом, всем сердцем, всем сознанием - слушайте Революцию".
Главное, что услышал поэт в этой музыке, - это ее многоголосие. Оно отразилось в ритмике поэмы - она вся построена на смене музыкальных мелодий. Среди них и боевой марш, и бытовой разговор, и старинный романс, и частушка (известно, что А. Блок начал писать свою поэму со строчек "Уж я ножичком полосну-полосну", услышанных им и поразивших его своей звукописью). И за всем этим многоголосием, дисгармонией поэту слышится мощный музыкальный напор, четкий ритм движения, которым заканчивается поэма. Стихийна в ней и любовь. Это темная страсть с черными хмельными ночками, с роковой изменой и нелепой гибелью Катьки, которую убивают, целясь в Ваньку, и никто не раскаивается в этом убийстве. Даже Петруха, пристыженный своими товарищами, ощущает неуместность своих страданий:
"Он головку вскидывает,
Он опять повеселел".
А. Блок очень точно ощутил то страшное, что вошло в жизнь: полное обесценивание человеческой жизни, которую не охраняет больше никакой закон (никому даже не приходит в голову, что за убийство Катьки придется отаечать. Не удерживает от убийства и нравственное чувство - нравственные понятия предельно обесценились. Недаром после гибели героини начинается разгул, теперь все дозволено:
"Запирайте етажи,
Нынче будут грабежи!
Отмыкайте погреба -
Гуляет нынче голытьба!"
Не в состоянии удержать от тёмных, страшных проявлений человеческой души и вера в Бога. Она тоже потеряна, и Двенадцать, которые пошли "в красной гвардии служить", сами это понимают:
"Петька! Эй, не завирайся!
От чего тебя упас
Золотой иконостас?"
и добавляют:
"Али руки не в крови
Из-за Катькиной любви?"
Но убийство творится не только из-за любви - в нем появилась и иная стихия, стихия социальная. В разгуле, в разбое - бунт "голытьбы". Эти люди не просто бушуют, они пришли к власти, они обвиняют Ваньку в том, что он "буржуй", они стремятся уничтожить старый мир: "Мы на горе всем буржуям/ Мировой пожар раздуем..." И вот тут возникает самый сложный вопрос, который мучит читателей блоковской поэмы и сейчас, как мучил три четверти века назад: как мог А. Блок прославить этот разбой и разгул, это уничтожение, в том числе и уничтожение культуры, в которой он был воспитан и носителем которой был он сам?
Многое в позиции А. Блока может прояснить то, что поэт, будучи всегда далеким от политики, был воспитан в традициях русской интеллигентской культуры XIX века с присущими ей идеями "народопоклонства" и ощущением вины интеллигенции перед народом. Поэтому разгул революционной стихии, который приобретал подчас такие уродливые черты, как, например, упомянутые поэтом разгромы винных погребов, грабежи, убийства, уничтожение барских усадеб со столетними парками, поэт воспринимал, как народное возмездие, в том числе и интеллигенции, на которой лежат грехи отцов. Потерявшая нравственные ориентиры, охваченная разгулом темных страстей, разгулом вседозволенности - такой предстает Россия в поэме "Двенадцать". Но в том страшном и жестоком, через что предстоит ей пройти, что она переживает зимой 18-го года, А. Блоку видится не только возмездие, но и погружение в ад, в преисподнюю, но в этом же - ее очищение. Россия должна миновать это страшное; погрузившись на самое дно, вознестись к небу. И именно в связи с этим возникает самый загадочный образ в поэме - образ, который появляется в финале, Христос. О финале этом и образе Христа написано бесконечно много. Трактовали его очень разнообразно. В исследованиях прошлых лет звучало вольное или невольное (вернее, часто подневольное) стремление объяснить появление Христа в поэме едва ли не случайностью, недопониманием А. Блока того, кто должен быть впереди красногвардейцев.
Сегодня уже нет нужды доказывать закономерность и глубоко продуманный характер этого финала. Да и предугадывается образ Христа в произведении с самого начала - с названия: для тогдашнего читателя, воспитанного в традициях христианской культуры, изучавшего в школе Закон Божий, число двенадцать было числом апостолов, учеников Христа. Весь путь, которым идут герои блоковской поэмы - это путь из бездны к воскресению, от хаоса к гармонии. Не случайно Христос идет путем "надвьюжным", а в лексическом строе поэмы после намеренно сниженных, грубых слов появляются столь прекрасные и традиционные для А. Блока: "Нежной поступью надвьюжной, Снежной россыпью жемчужной, В белом венчике из роз Впереди - Исус Христос".
На этой ноте завершается поэма, проникнутая верой А. Блока в грядущее воскресение России и воскресение человеческого в человеке. Борьба миров в произведении - это прежде всего борьба внутренняя, преодоление в себе темного и страшного.
Сочинение
Поэма А. Блока "Двенадцать" была написана в 1918 году. Это было страшное время: позади четыре года войны, ощущение свободы в дни Февральской революции, Октябрьский переворот и приход к власти большевиков, наконец разгон Учредительного собрания, первого российского парламента. Интеллигентами того круга, к которому относился А. Блок, все эти события воспринимались как национальная трагедия, как погибель русской земли. На этом фоне явным контрастом прозвучала блоковская поэма, она многим его современникам показалась не только неожиданной, но даже кощунственной. Как мог певец Прекрасной Дамы создать стихи о толстомордой Кате? Как мог поэт, посвятивший такие проникновенные лирические стихи России, написать в страшные для нее дни слова: "Пальнем-ка пулей в Святую Русь?". Вопросы эти были поставлены после первой публикации поэмы "Двенадцать" в газете "Знамя труда". Сегодня, спустя более трети века, все эти вопросы встали перед нами с новой силой, поэма "Двенадцать" вызвала пристальный интерес, мы вглядываемся в нее, вглядываемся в прошлое, пытаясь понять настоящее и предугадать будущее, понять позицию поэта, продиктовавшую ему строки этого стихотворения. "Эпиграф столетия" -- так называют блоковскую поэму исследователи современности, предлагая различные варианты ее прочтения. В последние, девяностые годы толкователи порой пытаются прочесть стихотворение "от противного", доказать, что Блок в нем дал сатиру на революцию, а его Христос на самом деле Антихрист. Однако так ли это?
Прежде всего, А. Блок предупреждал, что не следует переоценивать значение политических мотивов в поэме "Двенадцать". Она имеет более широкий смысл. В центре произведения - стихия, вернее, пересечение четырех стихий: природы музыки, и стихии социальной, само действие поэмы происходит не только в Петрограде 1918 года, сколько, как пишет поэт, "на всем божьем свете". Идет разгул стихийных сил природы, а для поэта-романтика, поэта-символиста, которым был
А. Блок, это символ, противостоящий самому страшному - обывательскому покою и уюту. Еще в цикле "Ямбы" (1907-1914) он писал: "Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой! Уюта нет. Покоя нет." Поэтому и стихия природы так созвучна его душе, она передана в "Двенадцати" множеством образов: ветер, снег, вьюга и пурга. В этом разгуле стихий, сквозь вой ветра и пурги А. Блок услышал музыку революции - в своей статье "Интеллигенция и Революция" он призывал: "Всем телом, всем сердцем, всем сознанием - слушайте Революцию". Главное, что услышал поэт в этой музыке, - это ее многоголосие. Оно отразилось в ритмике поэмы - она вся построена на смене музыкальных мелодий. Среди них и боевой марш, и бытовой разговор, и старинный романс, и частушка (известно, что А. Блок начал писать свою поэму со строчек "Уж я ножичком полосну-полосну", услышанных им и поразивших его своей звукописью). И за всем этим многоголосием, дисгармонией поэту слышится мощный музыкальный напор, четкий ритм движения, которым заканчивается поэма. Стихийна в ней и любовь. Это темная страсть с черными хмельными ночками, с роковой изменой и нелепой гибелью Катьки, которую убивают, целясь в Ваньку, и никто не раскаивается в этом убийстве. Даже Петруха, пристыженный своими товарищами, ощущает неуместность своих страданий: "Он головку вскидывает,/ Он опять повеселел". А. Блок очень точно ощутил то страшное, что вошло в жизнь: полное обесценивание человеческой жизни, которую не охраняет больше никакой закон (никому даже не приходит в голову, что за убийство Катьки придется отвечать. Не удерживает от убийства и нравственное чувство - нравственные понятия предельно обесценились. Недаром после гибели героини начинается разгул, теперь все дозволено: "Запирайте етажи,/ Нынче будут грабежи!/ Отмыкайте погреба -/ Гуляет нынче голытьба!" Не в состоянии удержать от тёмных, страшных проявлений человеческой души и вера в Бога. Она тоже потеряна, и Двенадцать, которые пошли "в красной гвардии служить", сами это понимают: "Петька! Эй, не завирайся!/ От чего тебя упас/ Золотой иконостас?" и добавляют: "Али руки не в крови/ Из-за Катькиной любви?" Но убийство творится не только из-за любви - в нем появилась и иная стихия, стихия социальная. В разгуле, в разбое - бунт "голытьбы". Эти люди не просто бушуют, они пришли к власти, они обвиняют Ваньку в том, что он "буржуй", они стремятся уничтожить старый мир: "Мы на горе всем буржуям/ Мировой пожар раздуем..." И вот тут возникает самый сложный вопрос, который мучит читателей блоковской поэмы и сейчас, как мучил три четверти века назад: как мог А. Блок прославить этот разбой и разгул, это уничтожение, в том числе и уничтожение культуры, в которой он был воспитан и носителем которой был он сам? Многое в позиции А. Блока может прояснить то, что поэт, будучи всегда далеким от политики, был воспитан в традициях русской интеллигентской культуры XIX века с присущими ей идеями "народопоклонства" и ощущением вины интеллигенции перед народом. Поэтому разгул революционной стихии, который приобретал подчас такие уродливые черты, как, например, упомянутые поэтом разгромы винных погребов, грабежи, убийства, уничтожение барских усадеб со столетними парками, поэт воспринимал, как народное возмездие, в том числе и интеллигенции, на которой лежат грехи отцов. Потерявшая нравственные ориентиры, охваченная разгулом темных страстей, разгулом вседозволенности - такой предстает Россия в поэме "Двенадцать". Но в том страшном и жестоком, через что предстоит ей пройти, что она переживает зимой 18-го года, А. Блоку видится не только возмездие, но и погружение в ад, в преисподнюю, но в этом же - ее очищение. Россия должна миновать это страшное; погрузившись на самое дно, вознестись к небу. И именно в связи с этим возникает самый загадочный образ в поэме - образ, который появляется в финале, Христос. О финале этом и образе Христа написано бесконечно много. Трактовали его очень разнообразно. В исследованиях прошлых лет звучало вольное или невольное (вернее, часто подневольное) стремление объяснить появление Христа в поэме едва ли не случайностью, недопониманием А. Блока того, кто должен быть впереди красногвардейцев. Сегодня уже нет нужды доказывать закономерность и глубоко продуманный характер этого финала. Да и предугадывается образ Христа в произведении с самого начала - с названия: для тогдашнего читателя, воспитанного в традициях христианской культуры, изучавшего в школе Закон Божий, число двенадцать было числом апостолов, учеников Христа. Весь путь, которым идут герои блоковской поэмы - это путь из бездны к воскресению, от хаоса к гармонии. Не случайно Христос идет путем "надвьюжным", а в лексическом строе поэмы после намеренно сниженных, грубых слов появляются столь прекрасные и традиционные для А.Блока:
"Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз
Впереди - Иисус Христос".
На этой ноте завершается поэма, проникнутая верой А.Блока в грядущее воскресение России и воскресение человеческого в человеке. Борьба миров в произведении - это прежде всего борьба внутренняя, преодоление в себе темного и страшного.